Отодвинув юношу рукой, как досадную, но неживую помеху, Василий буквально выбежал из залы.

Софи ошеломленно проследила его движение, потом обернулась к Аглае.

– Чего это он? Вы знаете, Аглая? Это оттого, что я о брате плохо сказала? Он разве к нему так привязан? Я не думала…

– Василий делал нашей Любочке предложение. Как раз накануне того, как она в Петербург уехала, – объяснила Аглая.

– О Господи! – пробормотала Софи. – Я ж и не знала… А куда же он теперь побежал? – обратилась она почему-то к Матвею.

– Вот уж не знаю! – ответил юноша. – Может быть, догнать его?

– Да не надо, наверное… – не слишком уверенно пробормотала Софи, нервно накручивая на палец выбившийся из прически локон.

Стеша потянула брата за рукав и принялась энергично о чем-то его расспрашивать. Аглая, задумавшись, отошла.

К Софи приблизился инженер Измайлов, наконец-то закончивший свой долгий разговор с Марьей Ивановной.

– Где ж Василий? – спросил он. – Я видел, он с вами был…

– Убежал, – честно ответила Софи.

– А Леокардия Власьевна?

– Должно быть, уехала…

– Право, Софья Павловна, близкое знакомство с вами оправдывает худшие мои ожидания…

– В чем же? – надменно подняла бровь Софи.

– Только поговорив с вами, люди, до того вполне стабильные, впадают в экзальтацию и убегают, уезжают…

– Вы думаете, дело во мне?

– Ну не во мне же… – пожал плечами Измайлов.

– Андрей Андреевич, можно вас на минутку? – спросила подошедшая Вера. – Софья Павловна, вы позволите…?

– Да забирай его, Вера, хоть насовсем забирай и съешь! – с детским раздражением воскликнула Софи. – Ни капельки не жалко будет!

Измайлов, отходя, улыбался, но Софи не видела его улыбки. Зато ее прекрасно видели Вера Михайлова и Машенька Опалинская.

– Она приехала и разом все изменила. Большинству и дела до нее нет. Но все стали другими, словно переоделись в другое платье, – медленно сказала Вера, садясь и указывая Измайлову на стул рядом с собой. – Я знала ее девочкой и не могла понять. Вы умный человек, скажите: в чем ее секрет?

– Она изгоняет людей из их прежних оболочек. Но не предоставляет ничего взамен. Стоит невдалеке и смотрит с любопытством: что он теперь будет делать? Именно потому рядом с ней так свежо, больно и холодно.

– Я вам сейчас предложу то, от чего вы откажитесь. Стоит ли, Андрей Андреевич? Мне охота…

– Что ж, предложите, Вера Артемьевна…

– Предложу. Но – уговор. Вы мне после ответите на один вопрос.

– Котов в мешке не беру…

– Могу вопрос заранее задать.

– Говорите.

– Предлагала ли вам то же Марья Ивановна?

– Хитро! – засмеялся Измайлов. – Вы с Софьей Павловной – ловкая пара. Давайте ваше предложение. Потом – отвечу.

Ипполит Михайлович сидел перед полной тарелкой разнообразных закусок, и то и дело подкладывал себе еще. Ел он быстро, и не слишком опрятно. Вина не пил. Надя сидела рядом, с пустой тарелкой и бокалом вина, глядела, морщась.

– Ипполит, довольно есть, – наконец, сказала она. – Особенно маринады. Это нездорово. Тебе с твоим желудком надо режим соблюдать.

– Надя, ради всего святого, оставь меня со своей медициной. Тебе что, некого лечить? Да свистни сейчас, с крыльца очередь выстроится.

– Не в этом дело. Ты всегда ратуешь за рациональность, а сам?

– Оставь. Ты просто злишься, что твой Измайлов тебя совсем не замечает. Но, Надя… Восемь лет прошло…

– Мне нет никакого дела до Измайлова, ты же знаешь! Мы сто раз говорили об этом…

– Ты. Ты говорила. А вот мне действительно нет никакого дела…

– Ты иногда бываешь просто удивительно эмоционально туп… Учитывая всю историю…

– Господи, Надя, а чего бы ты хотела?! Чтобы мы с Измайловым, разрывая рубахи на груди, теперь, спустя восемь лет, выясняли отношения, каялись друг перед другом в грехах, рыдали, били друг другу морды из мести, ревности… или еще что-нибудь в этом духе… Но это же просто смешно и глупо. Не проще ли ничего этого не делать?

– Разумеется, проще… Но как странно…

– Я понимаю тебя… Точнее, пытаюсь понять. Это, вероятно, нереализованная, крестьянская часть твоей натуры. Звериные, троглодитовские, дарвиновские, если хочешь, страсти. Самцы дерутся из-за самки. И чтобы обязательно с мордобоем, чтобы юшка из носов текла… Мы с Измайловым, конечно, не удовлетворяем…

– Ипполит, ты говоришь ерунду! – отчеканила Надя. – Прекрати немедленно!

– Да пожалуйста, – усмехнулся Ипполит Михайлович и снова склонился над тарелкой.

Через пару минут Надя снова заговорила, но уже о другом.

– Ты знаешь, мне кажется, что Вера и Софи избегают друг друга. Даже со мной она больше общается. Отчего так? Ведь когда-то… И они, я теперь знаю, переписывались все эти годы…

– Здесь все просто, – чуть невнятно из-за непрожеванной пищи заявил Ипполит Михайлович. – И тоже по Дарвину, как бы тебя это ни злило. Или, если хочешь, закон сохранения энергии. Софи Домогатская и Вера Михайлова… Они обе выросли и сформировались в личности такого масштаба и такой истории страстей, что в одном помещении или в одном деле находиться просто энергетически не могут. Знаешь, Резерфорд еще в 1772 году опыты проводил, получал «испорченный воздух». Накрывал мышь колпаком, она тратила весь кислород и задыхалась. Вот также и они: когда остаются наедине, такой интенсивности происходит процесс, что мигом весь кислород выжигают и дышать нечем…

Глава 28

В которой братья Полушкины выясняют отношения, Груша сводит счеты с жизнью, а Стеша строит плотину

Евпраксия Александровна никак не могла поверить своему счастью и одновременно считала его заслуженным ею и даже – само собой разумеющимся.

Все сбылось.

Старший, любимый сын живет в Петербурге, вращается в высших кругах, пишет в газеты, признан отцом, Владимиром Павловичем Мещерским (Евпраксия Павловна уж и не помнила его лица, но Николаша показал ей портрет и, она, показалось, – вроде бы вспомнила), и уже совсем скоро будет несметно богат, как и полагается такому выдающемуся человеку, каким всегда был ее Николаша… Насчет концессии по золоту Евпраксия Александровна поняла не до конца, признаваясь себе, что наступление такого огромного счастья попросту лишает ее большей части умственных возможностей, но на обдумывание всего этого еще будет время, а пока – можно наслаждаться самим присутствием Николаши, видеть его, слышать его голос, дотрагиваться до него, когда пожелаешь…

Николаша сидел на диване, положив длинные ноги на низкую скамеечку и лениво жевал крендель. Евпраксия Александровна смотрела на Николашу и не желала себе других занятий. Иногда мать и сын перебрасывались короткими, но полными значительности фразами, и оставались вполне удовлетворены текущей беседой.

Вася ворвался на анфиладу, как степной смерч. Казалось, он, как и принято у смерчей, вращается на ходу вокруг своей оси. Вокруг него взвихривалась пыль и опасное возбуждение. Схватив старшего брата за бархатные лацканы домашней куртки, он буквально сдернул его с дивана и едва ли не поднял в воздух.

– Ты… Ты…

– Васька, ты что, обалдел, что ли?! – заорал Николаша, уворачиваясь от маячившего перед ним перекошенного лица младшего брата. – Какая муха тебя укусила?!

– Я убью тебя! – выкрикнул Василий, отшвыривая от себя брата с видом до того свирепым, словно освобождал руки лишь для того, чтобы достать пистолет.

– Василий, остановись! – Евпраксия Александровна вскочила и прижала руки к груди. Видно было, что и она испугана внезапным гневом и кровожадностью мирного и до сей минуты вполне травоядного сына. – Объясни, что случилось!

– Ты – подлец! – Вася вытянул длинную руку и едва не ткнул Николашу пальцем в глаз. – Ты опозорил Любочку, много лет использовал ее из своих интересов и даже не дал ей ни одного из твоих имен. А ведь она когда-то спасла тебя! Змей многоликий! Ненавижу!

Николаша, видя, что гнев брата не утихает, поднялся на ноги и начал потихоньку пятиться к выходу.